Мама на выданье - Страница 23

— Знаете,— заговорила Марго.— Я тут подумала... Ларри недоверчиво поглядел на нее:

— В самом деле?

— Я подумала, что мы просчитались с профессором. Он не подходит маме.

— Да ведь я только дурачился,— лениво протянул Ларри.— Я вовсе не хочу, чтобы она снова выходила замуж, просто мне показалось, что она сама так настроена.

— Хочешь сказать, что это была мамина идея? — озадаченно произнес Лесли.

— Конечно. Когда женщина в ее возрасте принимается всюду сажать страстоцвет, сразу все ясно, разве нет? — сказал Ларри.

— Но ты только представь себе, что было бы, выйди она замуж за этого профессора! — воскликнула Марго.

— А что было бы? — подозрительно осведомился Лесли.

— Так ведь ей пришлось бы ехать с ним жить в Афины,— ответила Марго.

— Ну и что?

— А кто бы тогда готовил для нас? Лугареция?

— Не дай Бог! — горячо произнес Ларри.

— Помните ее суп из каракатиц? — спросил Лесли.

— Прошу тебя, не напоминай,— взмолилась Марго.— Все эти глаза, которые плавали там, укоризненно глядя на нас,— уф!..

— Почему бы нам тоже не поехать в Афины и не жить там вместе с ней и этим Эрисиполусом или как его там? — предположил Лесли.

— Не думаю, чтобы ему на склоне лет понравилось заполучить четверку чужих детей,— сказал Ларри.

— В общем, по-моему, мы обязаны как-то отвлечь маму от мыслей о замужестве,— заключила Марго.

— Уж очень она настроена,— возразил Ларри.

— Значит, надо ее перестроить,— сказала Марго.— Будем следить, чтобы соблюдала нормы приличия, не давать ей слишком часто встречаться с мужчинами. Будем за ней присматривать.

— Так ведь она вроде ничего такого не делает,— неуверенно заметил Лесли.

— Только ходит и сажает страстоцвет,— заметил Ларри.

— Вот именно,— подхватила Марго.— Мы обязаны присматривать за ней. Помните, без дыма нет огня.

Памятуя все это, мы разошлись по своим делам: Ларри — что-то писать, Марго — соображать, что делать с семнадцатью метрами красного бархата, купленного ею по дешевке, Лесли — смазывать свои ружья и делать патроны, я — искать супруга для одной из жаб, ибо брачные дела моих животных были для меня куда важнее маминых проблем.

Три дня спустя (я только что, разгоряченный, потный и голодный, пришел домой после неудачной охоты на пятнистых змей среди холмов) к нашей вилле подъехал «додж», на котором Спиро доставил Антуана де Вера — в черном плаще с алым подбоем, костюме из голубого вельвета, с огромным сомбреро на голове. Ступив на землю, де Вер закрыл глаза, воздел руки к небесам, пропел густым басом: «О! Сиятельная Греция!» — и сделал глубокий вдох. После чего широким жестом снял сомбреро, посмотрел на меня, растрепанного, окруженного грозно рычащими псами, и смуглое лицо его озарилось такой ослепительной улыбкой, точно он недавно обзавелся новыми зубами. У него были курчавые волосы, большие блестящие глаза цвета свежих каштанов. Ничего не скажешь — красив, правда, красотой латинского типа, к которой Лесли относился с легким презрением.

— Ага! — сказал Антуан де Вер, указывая на меня длинным пальцем.— Ты, очевидно, младший братик Лоренца.

Я не проникся к нему симпатией с первого взгляда, однако был готов повременить с окончательным приговором, теперь же вынес свой вердикт. Привычный к несколько снисходительному отношению родных и близких к моей персоне, я стоически воспринимал неодобрительные, несправедливые, даже, пожалуй, клеветнические покушения на мое достоинство. Но никто еще не смел называть меня «младшим братиком». Как насчет того, спрашивал я себя, чтобы подложить дохлого ужа (у меня был в запасе такой трофей) в комнату, которую отведут этому гостю? В это время появился Ларри и увел Антуана на кухню, чтобы представить его маме.

Далее последовали несколько весьма интересных дней. Двадцати четырех часов Антуану хватило, чтобы восстановить против себя всю семью, за исключением (что нас немало удивило) мамы. Он быстро наскучил Ларри, так что тот даже не очень старался казаться учтивым. Лесли отзывался об Антуане как о паршивом даго, которого следует пристрелить, а Марго считала его толстым, жирным и старым. Зато мама невесть почему явно сочла его обаятельным. То зазовет его в сад, чтобы посоветоваться, где что посадить, то пригласит на кухню дегустировать приготовленное ею блюдо и подсказать, что бы еще туда добавить. Дошло до того, что она велела Лугареции, стонущей не хуже древнеримского раба, отнести наверх, в комнату Антуана, огромный поднос с таким количеством яиц, бекона, гренков, джема и кофе, что этих припасов хватило бы на целый полк,— роскошь, на какую мы могли рассчитывать лишь в случае болезни. Естественно, наша неприязнь к Антуану только возросла. Он же словно не замечал наших плохо скрываемых чувств, встревал во все разговоры и делал наши трапезы совершенно невыносимыми. Личное местоимение явно было изобретено для него; чуть не каждую фразу он начинал словами: «Я думаю» или «Я считаю», «Я знаю» или «Я убежден». Нам не терпелось поскорее проводить его.

— Не нравится мне это,— озабоченно заметила Марго.— Не нравится, как он липнет к маме.

— Или как она липнет к нему,— сказал Лесли.

— Ерунда,— возразил Ларри.— Этот тип страшный зануда. Еще хуже того профессора. Как бы то ни было, он скоро уедет, слава Богу.

— Помяните мои слова,— настаивала Марго,— это выглядит подозрительно. Ешь мед, да берегись жабы.

Моя сестра обожала пословицы, но неизменно переиначивала их на свой, довольно неожиданный, лад.

— Вчера я видел, как они гуляли на склоне холма и он рвал цветы для нее,— сообщил Лесли.